Она, как правило, в одеждах темных тонов и, наверное, процентов девяносто ее полотен написаны на угольно-черном фоне. Однако тот, кто на этом основании сделает вывод о непроходящей депрессивности художника, будет тысячу раз неправ. Моко Хачатрян в жизни и живописи – это набор всех возможных эмоций; да, пусть начиная от трагизма, но ведь – до неистовой радости жизни и бесконечному солнцу.
Недостаток освещенности при избытке света
Бесконечное солнце ворвалось и заполнило собой небольшую мастерскую в самом центре Еревана, когда Моко Хачатрян распахнула большое окно. Картины преобразились, изменилась и сама Моко – не то, чтобы в лучшую сторону или наоборот, просто они стали совершенно другими. Понадобилось старательное затаптывание стремительно возникающих в сознании стереотипов, порожденных первыми минутами встречи, чтобы изменить вектор собственного восприятия на правильный.
Женщине нелегко быть художником. Постоянно прорываться сквозь мужское засилье, самодовольство, порой — зависть, ежедневно ниспровергать такой же стереотип необъяснимого генезиса о «вторичности» искусства от женщины – ой, как трудно. А в случае Моко налицо еще одна великая ответственность – рядом с ней всегда стоит фигура отца, Рудольфа Хачатряна.
И тут, признается Моко, пришлось выбирать из двух – либо быть продолжателем стиля отца, либо родить свой, собственный и неповторимый. Первый вариант, разумеется, был неприемлем – негоже быть подражателем, пусть даже родного отца. А собственный стиль родился сам по себе, у Моко он позволения не спрашивал. Просто в один прекрасный день она почувствовала, что в ней сформировалась вот эта вот абстракция, и полотна стали получаться, став естественным продолжением обычной бытовой жизни.
Моко жалуется, что неудачно выбрала мастерскую – окна выходят в очерченный зданиями двор, и освещенности маловато. Она, наверное, просто не замечает, по праву хозяина мастерской и картин, что каждого ее полотна по отдельности достаточно, чтобы осветить любую тьму, а когда их три десятка, становится больно глазам от света невиданной мощи.
Честность абстракций
Моко Хачатрян не дает названий своим картинам. «Абстрактная живопись требует честности, здесь не соврешь», — говорит она. А любое название ставит рамки, ограничивая свободу – художника, зачем-то вынудившего самого себя писать что-то, названию соответствующее, и зрителя, начинающего искать в полотне то, отчего оно называется именно так. А вот тебе, зритель, картина без названия – давай, смотри, домысливай, придумывай, твори сам. И человек, который завершил в себе процесс со-творчества, просто молча эту картину приобретет. Ну, или ему ее подарят.
Абстракция – штука опасная, размышляет Моко. Она ведь сама не сразу пришла к ней, это зрело постепенно, приобретая осмысленность и, наконец, став императивом образа творчества.
Здесь художник обнажает душу, полностью освобождая себя, и поэтому любая фантастическая ситуация становится реальной и возможной. Но осторожность нужна – художник должен всегда помнить, что каждая абстракция раскрывает духовную сущность живописца, а его интеллект становится предметом обсуждения среди людей, картину эту увидевших.
А картины Моко – действительно честные. Наверное, иначе и не могло быть после того, как целое десятилетие она не брала в руки кисть. Мы, конечно, потеряли безвозвратно то, что могло быть создано за эти годы, но зато в мир пришел совершенно другой, новый художник.
Дорога в одном направлении
«Училища имени Терлемезяна мне было вполне достаточно в плане науки живописи, в институт можно было и не поступать», — говорит Моко. Однако в художественно-театральный она все же поступила. Оставалось еще два года обучения, когда у нее получилась выставка в Париже, не персональная, общая — с друзьями.
Полгода отсутствия не прошли даром – по возвращении уважаемые преподаватели заявили, что она должна начать этот учебный год заново. Да и вообще, сказали профессора искусств, раз уж у тебя есть возможность устраивать парижские выставки, зачем тогда нужен наш диплом?
Можно было попросить папу посодействовать, Моко этого делать не стала. Она просто ушла, закрыв дверь перед носом собственного диплома. Рудольф Хачатрян тогда сказал, что он бы крайне удивился, если бы его дочь поступила иначе. С этого момента не оставалось иного пути, как идти вперед.
После десяти лет творческого молчания, после смерти отца, Моко будто прорвало. Она с легким удивлением оглядывает собственные картины и говорит, что написать столько, сколько это смогла сделать она, за 8-10 лет нормальному человеку просто физически невозможно. Картины рождались в воображении и писались сами, становясь никакой не проекцией личности на холст, а продолжением жизни, естественным последствием образа мышления и чувств.
Абстракция, признается Моко, это самый стиль ее жизни. Жизнь абстрактна по сути и сама есть ни что иное, как большая иллюзия. И на картинах получается то, что хочет видеть и видит художник – не больше и не меньше. Причем картины в дальнейшем исправлениям и доработке не подвергаются – то мгновение, в которое писалось полотно, больше никогда не повторится, а значит, дорисовывать что-то даже не невозможно, а просто нельзя.
Свет из черноты
Эти две доминанты, черный и белый… И этот непостижимый свет, парадоксальный, берущийся из черноты… И вдруг – красный, желтый, зеленый возникают словно бы ниоткуда, их здесь не ждали, а они пришли и заняли свое, безоговорочно им полагающееся, место.
Это, наверное, вторгается из каких-то иных измерений, нечто потусторонее. Похоже на то, что Моко Хачатрян полностью растворяется в каждом своем полотне, каждый раз возрождаясь для того, чтобы написать новое. Вот бы иметь бесконечный холст, на котором и писать можно бесконечно, не стесняя себя так досадно подкравшейся границей полотна – это будет свобода уже абсолютная.
Рудольф Хачатрян оказался настолько мудр, что не стал учить ее искусству живописи.
Нет, восклицает Моко, конечно, помощь его и значение для творчества дочери неоценимо, но это были беседы, разговоры, короткие и долгие, спокойные и разгоряченные. О чем именно, не нам знать, это та сфера, куда доступ имеют лишь двое – отец и дочь. И в определенной немалой степени этот феерический свет из темноты – это свет Рудольфа, мощным потоком идущий из небытия, но ни в коем случае не из забвения. Генетика это.
Парадоксы с продолжением
Отсутствие фигур на этих картинах диктует необходимость находить их самому. Что интересно – удается, правда, при одном условии: если имеется заинтересованный и готовый к фантастике глаз. Где-то в полотнах Моко скрыта провокация – зритель домысливает, стесняясь того, что якобы вторгается в чужое искусство, в чужую жизнь, в чувства другого…
Но потом приходит мгновение понимания простой вещи: ведь это же и есть та самая безграничная свобода, которой добивается Моко не только для себя, но и того, кто смотрит на ее картины. Чтобы ты, зритель, не был здесь посторонним, а напротив – чувствовал себя свободным в океане собственной фантазии. Вот теперь абстракция обретает формы, причудливые, изменчивые, невероятные подчас – но все же формы, смысл и значение.
Другое дело, что взглянув на ту же картину, скажем, завтра, человек испытает совершенно иные чувства, увидит другие фигуры и станет трактовать увиденное непохожим образом. Но вот здесь как раз ничего удивительного нет – каждое завтра непохоже на любое сегодня, иначе ведь это не завтра, а день сурка.
Парадоксальная живопись Моко Хачатрян, цвета палитры, из которых она умеет извлекать невозможное – это как прекрасная книга, имеющая начало, но которую можно только дописывать, а не заканчивать. Да это и невозможно – написать финал – эмоции, они всегда новые, бурные и неизведанные, требующие немедленного продолжения себя в виде картины на полотне. Хотя… не только жизнь с ее эмоциями диктует тот или иной холст, но, без сомнения, сегодняшняя картина формирует чувства и переживания, которые ей воспоследуют, а значит – определяют образ завтрашней жизни.
Выйти на залитую ереванским безумным майским солнцем улицу и остановиться на минуту, удивляясь: откуда, каким это таким непостижимым образом появилось столько света в мире, где ему взяться в полутьме мастерской, заставленной до потолка картинами с императорствующим черным? Прозрение, впрочем, приходит быстро – Моко Хачатрян позволила унести свет с собой, вот она, эта бездна света, уноси, сколько сможешь с собой унести…
Подготовил Рубен Гюльмисарян
