Рак — диагноз, который боится услышать абсолютно каждый из нас. Ведь онкология может подкрасться незаметно и отнять не только силы, но и жизнь. Несмотря на то, что сегодня ученые всего мира бросили все силы на поиски универсального лекарства, к сожалению, найти способ заставить иммунную систему человека эффективно бороться с тяжелыми формами раковой опухоли пока не удалось.
В интервью Dalma News азербайджанский онколог Мамед Мамедов, ныне работающий в известной немецкой университетской клинике «Шарите», поведал о своей работе.
— Почему Вы решили стать врачом, именно онкологом?
— После окончания средней школы я поступил в Азербайджанский медицинский университет на факультет «Педиатрия». Со временем пришло осознание, что хочется заниматься более узким, специализированным направлением. Хотелось помогать тяжелобольным людям – не только продлить им жизнь или оттянуть момент их смерти, но и добиться их полного выздоровления, то есть победы в борьбе с недугом. Именно поэтому я решил связать свою жизнь с онкологией, для чего перешел на факультет «Лечебное дело», два семестра отучился в Москве (РСМУ), и еще два — в Турции. После окончания учебы вернулся в Баку, где полтора года проработал онкологом в абдоминально-торакальном отделении Онкологической клиники при Азербайджанском медицинском университете. А уже в 2010 году я был удостоен стипендии DAAD – немецкой службы академического обмена. Так я переехал в Берлин. Практически с первых дней моего пребывания в Германии я стал работать в одном из крупнейших университетских медицинских комплексов Европы — онкологическом центре «Шарите». Вначале меня приняли в статусе врача-наблюдателя, а когда уже все мои документы были подготовлены, меня оформили на работу в качестве лечащего врача-онколога и научного сотрудника университетской клиники «Шарите».
— Оглядываясь назад, скажите, не сложно было адаптироваться? Ведь работа в Азербайджане, скорее всего, заметно отличается от европейского подхода?
— Да, было нелегко. Иногда приходилось работать по 14 часов в сутки, чтобы влиться в процесс. Но, думаю, я быстро и неплохо адаптировался.
— В чем различие лечения рака в Азербайджане и Европе?
— Прежде всего, хочу сказать, что сравнивать развивающуюся страну с уже развитыми государствами не совсем правильно, потому что масштабы другие. Если все же противопоставить их, то основное отличие заключается в материально-технической составляющей. По сравнению с той же Германией, где на развитие медицины ежегодно вкладываются огромные деньги, в Азербайджане выделяют более скромный бюджет. Однако экономить в этой области не получится. Хорошая система здравоохранения обходится государству очень дорого, особенно онкология, ведь приходится постоянно внедрять новые методы диагностики, лечения рака и соответствующие им технологии. Затраты на лекарственные препараты тоже существенны. К тому же в Азербайджане нет системы медицинского страхования в привычном нашем понимании. Как известно, в большинстве стран Европы существует обязательная государственная страховка, которая покрывает все расходы на лечение. Благодаря этому документу, у больных есть шанс получить бесплатное лечение в специализированных медицинских центрах на мировом уровне. В СНГ, к сожалению, это не развито. Кстати, Азербайджану также не помешает дополнительно создать еще несколько онкологических центров в стране, чтобы у пациентов было больше выбора, где им лечиться. Но, в целом если смотреть, лечение проходит по одним и тем же международным протоколам.
— Вы поддерживаете контакты с азербайджанскими врачами?
— Только на неформальном уровне. Партнерских отношений между нашей клиникой и онкологическими центрами АР нет. Кстати, в Германии очень много грамотных и толковых специалистов — этнических азербайджанцев. Не может не радовать, что мои земляки заслуженно пользуются уважением у немецких коллег.
— Наверняка Вам попадаются тяжелые в общении пациенты. Как налаживаете с ними контакт?
— У немцев есть такое понятие, как психоонкологическая помощь, чего так не хватает в Азербайджане, да и, в целом, в постсоветских странах. Здесь, помимо лечащего онколога, с пациентами работает и психоонколог, который проводит психотерапию и ориентирует пациентов на объективное восприятие проблемы и впоследствии назначенного соответствующего лечения. То есть общение с больным и его родственниками происходит не только на уровне врач-пациент, но и психоонколог- пациент. Это специально обученные люди, которые умеют достучаться до людей, переживающих острый страх смерти, чувствующих себя несчастными и опускающих руки.
Особенно необходима психологическая помощь профессионалов тяжело депрессивным больным, которые не верят в излечение и планируют свести счеты с жизнью. Замечу, что психоонкологическая помощь обеспечивается на всех стадиях заболевания: во время интенсивного лечения, реабилитации, а порой и в период терминальной стадии. Если говорить конкретно обо мне, то я не отказываю им излить свои душу, переживания. Дело в том, что у любого пациента есть потребности поговорить о своей болезни, у онкобольного эта потребность в разы больше. Именно поэтому нельзя оставлять их наедине со своими страхами. В Азербайджане эту функцию выполняет исключительно лечащий врач, он вынужден в одиночку проживать чувства больных. А ведь это может привести к профессиональному выгоранию, поэтому с больными необходимо вести командную работу. Так будет лучше не только для специалистов, но и самих пациентов.
— А Вы всех пациентов жалеете? Это ведь очень трудно каждого эмоционально в себя впустить.
— У врача всегда должен быть трезвый подход, поэтому нет времени на жалости. Конечно, я им сочувствую, но больные не за этим приходят ко мне, они хотят одного – избавиться от рака. Поэтому концентрируюсь только на этом. Но буду откровенен, к некоторым пациентам я эмоционально привязываюсь. Это люди, которые годами находятся под моим наблюдением. Таких пациентов у меня достаточно много, в основном, это те, кто борются с лейкемией, подвергающиеся аллогенной трансплантации костного мозга и др. Когда человека знаешь не первый год, то невозможно не прикипеть к нему. Очень радуюсь, видя, что ремиссия у них протекает спокойно, и они крепко стоят на своих ногах. Естественно, отношения между пациентом и лечащим врачом выходят на другой уровень.
— Тяжело сообщать больному о его диагнозе?
— В принципе, человек, который попадает в наш специализированный центр, уже догадывается о своем диагнозе, поэтому для большинства эта новость не становится неожиданностью. После постановки точного диагноза, так называемой разновидности и стадии онкоболезни, мы в тесном контакте с психоонкологами, конечно, при условии, что пациент не против этих специалистов, рассказываем ему о диагнозе и возможных вариантах лечения болезни.
— Есть пациент, который особенно врезался в память?
— Да, есть. Это был 20-летний студент-программист из Москвы. У него была саркома (разновидность злокачественных опухолей, которая развивается в опорных тканях организма – авт.). После года лечения междисциплинарной онкологической группой, куда вхожу и я, было принято решение провести обширную радикальную операцию с удалением всех пораженных органов брюшной полости, включая простату, почку, часть кишечника, печени и желудка. Операция длилась девять часов. Лечили его одни из самых лучших онкологов. Несмотря на то, что операция прошла удачно, через два месяца вновь появились метастазы. Врач, который его оперировал, полностью отказался от своего гонорара. К сожалению, еще через месяц пациент скончался. Конечно, никого не хочется терять, но это был тот человек, который очень хотел жить и до последнего боролся, но болезнь его унесла. И потерять его было особенно тяжело.
— Много все еще онкопациентов, которые лечатся содой, лопухом, керосином?
— Да, их меньше не стало. Замечу, что нетрадиционные методы борьбы с этим страшным заболеванием распространены не только в СНГ, но и развитых странах. Европейцы пытаются найти спасение в настойках, отварах, которые выписывают им знахари. Люди везде одинаковые, и психологические восприятия, будь то восточного или европейского человека, схожи. Каждый хочет верить в чудо, а рядом всегда найдутся люди, которые пообещают решить любые проблемы со здоровьем. Конечно, есть адекватные целители, которые не лезут туда, где шансы у традиционной медицины на лечение уже исчерпаны, но их не так много. Стоит отметить, что чаще всего больные прибегают к нетрадиционным методам лечения, когда онкологи не в силах спасти жизнь человека, когда все методы и способы лечения исчерпаны.
— Что самое сложное в Вашей профессии?
— Оставаться оптимистом — двигаться дальше, не теряя надежды на лучшее.
— А удается Вам после тяжелого рабочего дня не заразить плохим настроением близких?
— Любой врач должен уметь отключаться от работы и оставлять за входной дверью плохое настроение. Конечно, не всегда удается следовать этому правилу, но такое случается со мной редко. С другой стороны, мне кажется, как бы я ни умел переключаться с работы на дом, плохое настроение и переживания оставляют отпечаток в подсознании. То есть происходит некое суммирование эффекта, все откладывается где-то подсознательно под так называемой «подкоркой», и когда-то может «всплыть» наружу. Но нужно уметь направлять эмоциональные выбросы не на саморазрушение, а на созерцание.
— А чем Вы занимаетесь в свободное время?
— У меня очень много увлечений. Хожу на плавание, тренажерный зал, в шахматы играю, танцую танго, консультирую больных в смежных областях, читаю лекции на популярные темы.
— Чтобы Вы хотели сказать онкобольным?
— Чтобы боролись, не опускали руки, выздоравливали и жили. Просто жили долго и счастливо.
Фарида Мамедова
